Горы Швейцарии хранят много тайн. Сильные мира сего любят скрывать то, что не предназначено для стороннего взгляда под многометровой толщей камня, в бункерах, способных выдержать любые испытания, вплоть до массированной бомбардировки. Раньше здесь строили в основном убежища для высоких персон, склады оружия и продовольствия - то, что казалось самым важным в условиях надвигающейся тотальной общемировой войны. Но когда она наконец случилась... Большой пожар так и не превратился во всепожирающее пламя апокалипсиса, сметающего народы и страны. Война закончилась тихо и буднично, потухла естественным образом, как прогоревшая свеча.
И постепенно, год за годом, дельцы стали теснить «сюрвивалистов», выкупая убежища, переоборудуя их под особо надежные и охраняемые архивы, картотеки, банковские спецхраны.
Этот бункер мало чем отличался от десятков ему подобных. Он представлял собой классический банковский комплекс «isolement», но последний год использовался странным образом. Необычным даже для этих гор, видевших все...
Первые партии телохранителей и обслуги начали прибывать с полудня, небольшими партиями, но с размеренностью и четкостью метронома. Радиоразведка, мобильные группы ПВО, контроль округи, эшелон связи, неприметные фургоны с боевиками и пинкертонами… Собственная охрана бункера была не лыком шита, но четкость действий новоприбывших подавляла с первых минут. За два часа окрестности "точки" оказались полностью перекрыты эшелонированной охраной, способной выдержать приступ небольшой армии.
Ближе к вечеру явились персоны высшего ранга. Они прибывали по одному, разными путями, от бронированного автомобиля до легкого планера.
Девушка, по виду не старше двадцати, высокая и гибкая, одетая в стиле «домино». Для стороннего взгляда ее лик - точеный, снежно белый, с классическими скульптурными пропорциями - принадлежал богине. И только наметанный глаз хирурга-"пластикуса" (случись здесь таковой) определил бы, что это прекрасное лицо в свое время было буквально собрано заново и стоило заказчику не меньше миллиона золотых экю. Во всем мире не набралось бы и десятка примеров столь мастерской реконструкции после страшных увечий.
Мужчина достаточно преклонного возраста, частично парализованный, передвигающийся в модуле. Они привлекали внимание - и калека, и его самоходный агрегат. Такие коляски производили лет двадцать назад, кустарно, из колесных пулеметных станков и снарядных ящиков, для ветеранских приютов второго мира. Но нищий ветеран не мог оказаться здесь… Впрочем, разгадывать эту загадку было некому.
Молодой человек, лет тридцати с небольшим, среднего роста, непримечательной внешности и очень холодными, бесстрастными глазами, похожими на новомодные зеркальные очки "Базилио". Больше всего он походил на мелкого служащего и даже специалист вряд ли понял бы, что молодой человек вооружен, как корпоративный наемник.
Томительное ожидание повисло в воздухе…
На глубине двадцати метров, в просторной палате, одинокий старик улыбался тонкими бесцветными губами. Он прожил долгую, очень долгую жизнь, привык ждать и находил в этом процессе определенное удовольствие. Тело, изможденное возрастом и болезнями, более не позволяло наслаждаться обычными удовольствиями. И ожидание новых впечатлений старик теперь считал высшей формой наслаждения.
Ближе к полуночи, наконец, прибыл тот, чье краткое пожелание вызвало к жизни муравьиную суету десятков людей. Тот, кто никого не ждал и не отчитывался ни перед кем.
* * *
- Ваше Святейшество, - почтительно произнес пациент, лежащий на ложе, сшитом вручную из губок Средиземного моря, под тончайшей простыней из лучшего египетского льна. Слова сипло булькали в горле, с трудом пробиваясь наружу. Тонкие, полупрозрачные пальцы, усеянные пигментными пятнами, слабо шевельнулись в пародии на почтительное приветствие.
- Святейший Отец, - со сдержанным уважением ответил новоприбывший. Это был высокий человек лет шестидесяти, с резкими чертами лица и волосами, тронутыми сединой. Он присел на заранее приготовленный стул ручной работы, откинулся на резную спинку, как работник, уставший после долгого тяжелого дня. Коротко взглянул на большую картину, заменявшую окно. По неведомой причуде больной пожелал созерцать репродукцию старинной гравюры. На ней обнаженная женщина безмятежно почивала, закинув руку за голову, в то время как к изголовью уже подкрадывалась Смерть – костяк с крыльями, сжимающий песочные часы. По прихоти давно упокоившегося художника череп у Смерти оказался младенческим.
Гравюра была знакома гостю, но он так и не смог вспомнить, чьей руке она принадлежит. Это не понравилось Его Святейшеству, он вообще не любил намеков на собственную слабость, даже в виде каприза памяти.
Старик на ложе улыбнулся. В приглушенном свете его голова, лишенная волос, лоснилась, будто смазанная маслом.
- Я надеялся на фанон и камауро, - просипел больной. – Это более приличествует моменту. Все-таки визит Папы к кардиналу-епископу.
Гость рассеянно провел рукой по бордовому галстуку из "рыхлого" шелка и лацкану темно-синего пиджака.
- Да и на вас не моццетта, мой друг, - с прохладцей ответил он.
- Ты всегда был строптив… - отозвался кардинал-епископ Уголино ди Конти, на сей раз без всякого почтения к сану собеседника. – И всегда плевал на условности.
- Я тот, кто есть, и остаюсь им. Независимо от того, что на мне – шелковая накидка с верблюжьей шапкой или светский костюм, - произнес Папа, закинув ногу на ногу и сцепив длинные сильные пальцы на колене.
- О, да, Episcopus Romanus многое дано, и многое позволено, - прошелестел голос кардинала, и неясно, чего в нем было больше, болезненности или иронической насмешки, понятной лишь им двоим.
Понтифик вновь взглянул на изображение женщины и смерти. Он знал, что кардинал ди Конти не выносил случайностей. Все, что делал хитрый старец, самая мелкая деталь несла определенный смысл. В выборе именно этой картины тоже наверняка был некий подтекст, но какой?..
- Навевает соответствующие мысли, - ответил на невысказанный вопрос старый кардинал. – Готовит к неизбежности.
Повинуясь нажатию маленькой клавиши под указательным пальцем, с потолка опустилась маска на гибком шланге. Старик сделал несколько глубоких вдохов, после чего агрегат вернулся в прежнее положение. Понтифик безмолвно и молча наблюдал за процедурой.
- Скоро, очень скоро Святой Петр зазвенит предо мной ключами у врат рая, - продолжил кардинал. – Признаться, иногда даже начинаю сомневаться – кто же я?
Ди Конти окинул палату блестящим живым взглядом, так не вязавшимся с беспомощным телом. Посмотрел на сложные приборы, фасеточную раскладку контрольных индикаторов. Помещение больше походило на машинное отделение транс-океанического парохода, нежели на больничную палату. У понтифика возникла неприятная ассоциация с чумным кораблем, где остались лишь два живых человека.
- Я – та развалина, что лежит на матрасе и не может даже собственноручно подтереться? – сардонически вопросил Уголино. – Или моя телесная сущность уже заключена в этих машинах, без которых я теперь не могу даже вздохнуть?
- Берегитесь, епископ, вы идете по краю ереси, - отозвался папа, чуть сдвинув брови, но без осуждения. Скорее размышляя над глубинной сутью сказанного.
- Судить меня теперь будет только Бог, - кратко резюмировал кардинал. И почти без паузы, резко и с неожиданной жесткой прямотой промолвил:
- Говори, зачем пришел. Пожелания здравия и облегчения страданий можно опустить.
- Мне нужна помощь, - так же коротко и прямо ответил понтифик. – Такого рода, что я не могу получить ее ни от кого иного.
Старик безрадостно улыбнулся, точнее, скривился, на мгновение показав желтоватые зубы.
- Я думал, все-таки будешь ходить кругами, - отчасти удивился он. – Глупо сразу показывать свою заинтересованность. Даже если она очевидна.
- Не в этом случае. Минуем околичности и сразу перейдем к делу.
Папа вздохнул, чувствуя, как твердая спинка деревянного стула теплеет, согреваемая теплом тела.
- Мне нужны деньги, - сказал понтифик, резко и решительно, словно бросаясь в купель с ледяной водой.
- Ты правишь полумиллиардом католиков, восьмой частью мира, - сразу отозвался кардинал. – Из них, по меньшей мере, четверть регулярно открывает кошелек во благо Святой Церкви. И это не считая иных источников дохода. Неужели тебе не хватает?
- На жизнь хватает, - мрачно отозвался понтифик. - Но сейчас мне нужны «серые деньги», те, за которыми не тянется длинный шлейф отчетности и липких следов. Которые я смогу тратить только по собственному усмотрению, без длинных цепких рук, что готовы вцепиться в каждый медяк. Очень много денег.
Ди Конти пожевал губами, даже его выдержка и опыт слегка пошатнулись от прямой откровенности собеседника. Кардиналу понадобилось почти четверть минуты и несколько глубоких вдохов из маски, чтобы восстановить душевное равновесие.
- Понимаю, - неожиданно хихикнул старик. - Тебе нужны специальные фонды… Уж не их ли искала эта твоя черно-белая тварь, фон Цербская?
- У Судища Святаго Дела Взыскания Схизм и Беззаконий много забот, - дипломатично ответил понтифик. – Но – да, не стану скрывать. Мы искали и многое нашли. Однако это лишь ничтожная часть. А мне нужно все.
- Да, да, - прошептал кардинал. – Особые, личные фонды папы. Маленькая неприятная тайна двух ключей… Доходы от сомнительных операций, средства для подкупа и найма. Неприкосновенный резерв, рассеянный на сотнях счетов. Все, что кропотливо собиралось неустанными трудами пяти поколений князей церкви… То, чего тебя лишили. Скрыли, чтобы держать на коротком поводке. Впрочем, тебя это не остановило.
- «И если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас», - процитировал понтифик, не меняя позы. – Я верил, и невозможное становилось возможным. Но сейчас мне нужен доступ к тайным средствам Sanctitas.
- Это возможно, - просто и деловито сказал Уголино.
Папа вновь нахмурился. Он определенно ожидал сопротивления, борьбы, сложной игры слов. Но никак не быстрого согласия, граничащего с капитуляцией.
- Я не знаю всей картины - координат, алгоритма шифрования и общей схемы, - проговорил кардинал, и понтифик ощерился в недоброй гримасе. – Но могу указать на того, кто выведет тебя к этим секретам.
Папа склонился вперед, сверля кардинала холодным немигающим взглядом.
- Ты никогда и ничего не делал бесплатно, даже богоугодные дела. Что ты хочешь взамен?
Кардинал снова вдохнул из маски, на его лице отразилось истинное блаженство, и причиной тому было отнюдь не удовольствие от медицинских процедур.
- Да, волшебный миг, - проговорил Ди Конти, прикрыв глаза. – Я, скромный служитель Церкви, и предо мной - Servus Servorum Dei, Primatus Italiae, всемогущий викарий Христа. Терпеливо ждет слов дряхлого больного епископа.
- Я мог бы даже стать на колени и немного поумолять, - бесстрастно сказал носитель указанных титулов. – Но, думаю, мы обойдемся без излишеств.
- Тебе не понять, - прохрипел Уголино, крупные капли пота выступили у него лбу. Понтифик замедленным, почти отеческим жестом взял со специально подноса в изголовье ватный тампон и промокнул влагу. - Для этого нужно оказаться в моем положении, стать узником собственной плоти, которая уже почти обратилась падалью. Считать дни, один за другим, каждую минуту помнить, что прекратить мучения так легко… И ждать, когда же Господь решит, что моих страданий достаточно. Тогда ты поймешь, как прекрасны новые переживания, впечатления…
- Новые интриги, - дополнил папа.
- И новые интриги, - усмехнулся кардинал, справившись с приступом одышки. – Что ж, действительно, мои слова будут стоить дорого. Может быть, даже непосильно дорого для тебя.
- Что ты хочешь? – повторил понтифик. – Надеюсь, не фунт христианской плоти?
- Ответ на вопрос. Что ты задумал.
Человек в синем костюме с красным галстуком молчал. Молчал и немигающим взором смотрел на бледное, иссушенное болезнью лицо кардинала. Прошла минута, вторая. Ди Конти терпеливо ждал, но его высокопоставленный собеседник словно обратился в статую. И Уголино решил, что в таких обстоятельствах следует уступить первым. Или разыграть отступление.
- Я следил за тобой годами, - объяснил он; кардинал устал, его голос прерывался и сипел. – Мне сто семь лет, и длинная вереница служителей Церкви прошла предо мной… Я думал, что для меня больше нет тайн в душах людей и священников. Думал, что могу определить их самые потаенные помыслы и мотивы. Но ты… тебя я не разгадал. Все, что ты делаешь, казалось бы, соответствует образу хитрого, умного, корыстного князя Церкви. Но не могу избавиться от назойливой мысли, что это маска, завеса… И где-то там, в глубине, есть нечто, чего не понимаю даже я.
Кардинал с трудом двинул рукой, словно отдергивая невидимые покровы.
- Я укажу тебе путь. Но взамен хочу знать – в чем твоя цель. Открой тайну. И обрети свое вожделенное злато.
Понтифик помолчал, все так же уставившись на кардинала немигающим взором. Будь Ди Конти моложе и чуть дальше от смерти, он вздрогнул бы от страха.
- Цена высока, действительно высока, – проговорил, наконец, папа, отмеряя каждый слог, словно опуская бриллиант на весы ювелира. – И ты настолько веришь в свою проницательность? Веришь, что я не сумею обмануть тебя?
- Мой юный друг, - позволил себе толику снисходительности Уголино. – Я впервые принял исповедь в девятнадцать лет. За моими плечами почти девять десятилетий людских тайн, хитрости, лжи. При всем уважении к твоим талантам – в этом я сильнее. Кроме того … - голос старца впервые принял некое подобие просьбы, почти мольбы. - Ваше Святейшество, я уже вожделею игру ума, волнение и азарт – когда вы, быть может, постараетесь ввести меня в заблуждение и отделаться пустыми словами. Я же стану внимать каждому слову, дегустировать мельчайшие оттенки эмоций. Это будет последнее, самое острое и пряное наслаждение в моей жизни.
- Что ж… - понтифик, откинул голову и на пару мгновений задумался.
Тихо щелкнул часовой механизм, скрытый за дубовой панелью, которая прикрывала сталь обшивки бункера. Гравюра сдвинулась, исчезла за краем рамы. Место репродукции заняла новая картина – город на краю озера или моря, снятый издалека, с очень низкой точки, почти над самой границей водной поверхности. Вечернее солнце и перистые тучи объединились, чтобы сотворить редкостную оптическую иллюзию – над резкими темными контурами зданий расцвело небесное зарево. Огромный широкий сполох, переливающийся всеми оттенков желтого и оранжевого, с красноватыми нитями. Огонь отразился в зеркальной глади воды, и город словно оказался к клещах пламени небесного и подземного.
Папа долго всматривался в изображение, но кардинал не обманулся кажущимся безразличием собеседника. В этот час странная, необычная связь возникла между двумя людьми, уединившимися глубоко под землей, за щитом армированного бетона, стали, пластмассы и лучшей в мире охраны. Одно слово, произнесенное в медицинской палате, значило больше, нежели пространная речь.
Папа улыбнулся, почти добро, почти искренне, впервые с начала разговора. Провел ладонями по густой шевелюре, словно откидывая назад седеющие волосы.
- Да будет так, - сказал он, и в устах викария Христа чопорная формула прозвучала странно и зловеще.
Бункер был проверен на прослушку всеми мыслимыми способами, ни единое слово не могло выйти за его пределы. И все же папа склонился низко-низко, к самому уху кардинала. Он говорил недолго и почти беззвучно. С каждым словом выражение лица Уголино менялось. Иссушенные мышцы под тонкой кожей подергивались, как нити у испорченной марионетки. В эту минуту кардинал более всего походил на мумию из черно-белых фильмов "Хаммер-студии".
Понтифик закончил рассказ и выпрямился, глядя на старика спокойно и бесстрастно, ожидая реакции. Но даже сдержанный папа удивленно поднял бровь, когда кардинал наконец полностью осмыслил услышанное.
Уголино рассмеялся. Каждое движение причиняло ему боль, грудь старика заходилась в спазмах и судорожном кашле, и все же страшный, каркающий смех вознесся к высокому своду палаты.
- Воистину, мой друг, тебя сотворила вечная любовь, - наконец выговорил Уголино, вдоволь навеселившись. И папа скривился, словно эти слова пробудили давние и мрачные воспоминания.
- Это безумно, - продолжил кардинал, уже серьезно, сверля папу немигающим взором. - Истинно безумно и страшно. Но…
Он умолк, обдумывая следующую фразу. Папа молчал, недвижимый, как изваяние.
- Но кто знает… Безумное время требует безумных деяний. Как бы то ни было… Я буду с большим интересом наблюдать за тем, что у тебя получится в итоге. Смотреть сверху, из райских кущ, что маловероятно… Или ждать тебя внизу.
Понтифик пропустил мимо ушей вполне определенный намек, и кардинал понял, что пора выполнить свою часть сделки.
- Я не знаю, кто принял "серую казну" после того, как твой предшественник ... отошел от дел. Но я знаю, что к тому моменту система многоступенчатого шифрования и перемещения счетов стала настолько сложной, что избранные бухгалтеры уже не могли ее контролировать и обслуживать. Поэтому новый quaestor заказал "мемекс" для автоматизации расчетов, а также услуги ювелира и часового мастера для базовой настройки. Я укажу, где искать начало, и если твоя черно-белая инквизиторша сможет распутать клубок подставных персон, ты найдешь заказчика. Найти oro grigio будет непросто, но я в тебя верю. Сам я в свое время не решился, хотя искушение было велико…
Теперь кардинал заговорил очень тихо, едва шевеля губами, а понтифик слушал, ловя каждое движение сухих пергаментных губ. После Папа задал несколько уточняющих вопросов, на которые Уголино ответил настолько подробно, как только смог.
- Что ж, - сказал папа, обдумав услышанное. - Я рассчитывал на лучшее, но это определенно больше, чем я знал до сего дня.
- Кто это будет? - неожиданно спросил кардинал.
- Что? - не понял понтифик.
- Кто это будет? - повторил Уголино с печальной, беззлобной мудростью и пониманием. - Мы оба понимаем, что теперь я проживу ровно столько, сколько понадобится для проверки моих откровений. И ни минутой дольше.
Папа промолчал. Он встал со стула и вздохнул, словно хотел что-то сказать, но … сдержался.
- Я не держу на тебя зла, - спокойные, ровные слова кардинала догнали его почти у самого выхода. - Скорее буду благодарен. Я определённо зажился на этом свете...
Понтифик замер, положив руку на изящную золоченую ручку двери. Он слушал, не оборачиваясь.
- Только пусть это будет быстро, - попросил старик на мягком ложе, смотря в спину владыки церкви. И во взгляде кардинала впервые за десятилетия появилась искренняя, неприкрытая мольба.
- Гильермо, пусть … это случится ... быстро.
- Это будет безболезненно, - сказал понтифик Гильермо Первый и вышел из бункера.
* * *
Самолеты на реактивной тяге были не то, чтобы редкостью - теперь с каждым годом в строй вводились десятки новых машин. Но все же спрос пока многократно превышал предложение - деловые люди категорически приветствовали возможность перемещаться по всему миру с невиданной скоростью, решая любые вопросы. И хотя понтифик по природе своей должен был олицетворять консервативные ценности, он так же оценил достижения технической мысли. Поэтому стал одним из первых людей, купивших новую игрушку прогресса.
Одномоторный "Dart-340" скользил по небу, как невидимая в ночи пуля, держа курс на Италию. Освещение небольшого салона было выключено, светилась лишь малая зеленая лампочка у выхода в отсек персонала. Ее хватало ровно настолько, чтобы очерчивать темными контурами людей, что сидели на расстоянии вытянутой руки понтифика. Гильермо закрыл глаза, ему не нужно было смотреть, чтобы видеть каждого из них.
Сестра Александра. Ян Цвынар "Хартман". Олег "Зольден". Те, кто сопровождал его до спуска в бункер. Георг Ури Пэриш-Локк - тот, кто не покинул борт самолета, ожидая исхода переговоров. Четыре человека, что стали основанием столпа, верными орудиями в руках понтифика, который в свою очередь оказался заложником их исполнительности. Без них он, могущественный князь церкви, бессилен.
Гильермо открыл глаза и вздрогнул. Пэриш-Локк надел очки - стеклянные линзы в стеклянной же оправе. То был именной подарок "École pratique des hautes études" Сорбонны, сделанный с добавлением оксида урана. В слабеньком свете лампочки у выхода "урановое стекло" слегка светилось желто-зеленым светом. Так, что Георг походил на призрака - не доброе привидение из сказки, но зловещего пришельца из мира мертвых.
Понтифик окинул взором свою команду, вспомнил каждого из них. Вспомнил и подумал:
"Я проклят?.."
Женщина, чье тело смогли излечить лучшие врачи и огромные деньги. Но только тело, не душу...
Старик, озлобленный и отравленный ненавистью к миру.
Мужчина, которого отделяет от бездны сумасшествия только выстроенная им же самим тонкая плотина кодекса профессионального наемника.
Холодный, безжалостный разум, сокрытый в человеческом теле, но абсолютно лишенный людских слабостей. Арифмометр, лишенный морали, ибо мораль нельзя исчислить и измерить.
"Я проклят?.. Я безумен и притягиваю к себе таких же безумцев?.."
- Время уходит, - бесстрастный голос Пэриш-Локка пронзил салон. - Окно возможностей закрывается. У нас не более двух недель, после этого начинать нет смысла.
"Но я должен принять решение… Сейчас… И должен посвятить их в самые сокровенные тайны. Тех, кто станет проводником моей воли. Тех, кто станет рисковать жизнью."
Гильермо посмотрел прямо в призрачное мерцание дьявольских очков Локка.
- Удалось достичь искомого? - сухо вопросил синкретический аналитик.
- Да. Удалось, - отозвался понтифик. - У меня пока нет имени. Но есть след, по которому можно пройти.
Слова повисли во тьме, как невесомый лоскут чистейшего паутинного шелка из Кантона. В них отчетливо слышалась недосказанность, желание продолжить неким откровением.
"Я должен рассказать им…"
Пауза длилась долго, почти полминуты. То были секунды, что решают жизнь и смерть, что определяют судьбу одного человека или сразу многих.
- Мы начинаем, - сказал Гильермо, и сейчас кардинал Уголино не сказал бы, что понтификом движет вечная любовь. В словах князя церкви слышались только могильный холод и мрачная решимость.
- Мы начинаем.
"И пусть дьявол помогает тем, кто станет на моем пути. Ибо Господь со мной, и сила Его велика."
* * *
Каждый раз, ступая в этот кабинет, Ицхак Риман чувствовал некоторую робость. Не страх, а именно робость. Он прекрасно понимал, что именно такого эффекта добивался хозяин и строители, исполнявшие его волю. И все равно не мог сдержаться.
Иоганн Престейн Талд давно перешагнул восьмой десяток. Властитель "Кайм-Неоглоб" был человеком старой закалки и презирал повсеместную моду на уединение в специальных обустроенных анклавах, что пронеслась по миру за минувшие четверть века. Штаб-квартира "К-Н", именуемая "Теодор" - небоскреб строгих очертаний, лишенный всякого декора - расположилась в самом центре Филадельфии. А властитель одного из сильнейших синдикатов планеты жил и работал на самой вершине здания, подобно колдуну, что озирает мир с вершины магической башни.
Личный кабинет Престейна больше походил на приемную залу. Огромное помещение, выдержанное в темно-красных и коричневых тонах, с очень узкими, но при этом высокими - в пятнадцать метров высотой - окнами. Через них открывался мрачный и одновременно величественный вид на город, который был скуплен на корню еще отцом Иоганна - Каупервудом Престейном.
Чтобы приблизиться к хозяину кабинета, здания, города и немалой части мира, требовалось пройти около тридцати метров по паркету, лишенному лака, но отполированному до зеркального блеска и звонко отзывающемуся на любое, самое легкое прикосновение.
Престейн стоял у самого окна, заложив руки за спину, не отрываясь от городского пейзажа. Казалось, он полностью поглощен созерцанием другого дома, расположенного на противоположной стороне широкого проспекта. То был один из административных центров "К-Н", специализирующийся главным образом на банковских операциях. Построенный относительно недавно и поэтому значительно менее консервативный по стилю, нежели личная обитель Престейнов. В надвигающихся сумерках сотни окон восьмидесятиэтажного небоскреба светились, как иллюминаторы океанского лайнера. Мощные прожекторы, скрытые у основания здания, подсвечивали многочисленные грани, временами исполняя сложный танец, рисуя быстротечные световые комбинации в дымном воздухе. Последние лучи заходящего солнца заливали алым цветом многометровую композицию, венчающую дом - земной шар и две безликие фигуры, символизирующих стражей прогресса.
Риман остановился, не доходя пары метров до патрона. Талд любил простор и не терпел, когда кто-нибудь подходил к нему. В свое время немало стюардов и слуг поплатились местами, нарушив незримую границу.
- Сколько ты уже на меня работаешь, Ицхак? - без предисловий и приветствий спросил магнат, не оборачиваясь и не меняя позы.
- Пятнадцать лет, - без промедления отрапортовал Риман и после секундной паузы счел за лучшее уточнить. - В общей сложности, пятнадцать. Напрямую - в этом году будет тринадцать…
- Пятнадцать лет… - эхом отозвался Талд, голос у него был чуть хрипловатый, но весьма далекий от старческого. - Немало.
Риман рассудил, что это было риторическое замечание и от комментариев воздержался.
- На столе бумаги, возьмешь их после, - сказал Фредерсен, развернувшись в треть оборота. Луч прожектора скользнул над высоченным огнем, выхватил из туч снижающуюся курьерскую авиетку "Millet-Lagarde". Бросил отсвет на бледное лицо магната и белоснежную рубашку под серым костюмом. По странной прихоти Талд ненавидел галстуки и в быту никогда их не надевал. Но при этом он вдевал в воротник сорочки заколку, исполненную в виде стрелы с платиновым черепом. Крошечные бриллиантовые глазки черепа сверкнули холодным злым огоньком. Ицхак Риман скосил взгляд на небольшой журнальный столик, где лежала довольно толстая папка темно-коричневого цвета с несколькими неразборчивыми печатями и росписями.
- У меня есть для тебя работа, - сообщил Престейн, как будто у Римана могли оставаться сомнения по этому поводу. - Важная работа… Быть может, самая важная за все время, что ты служил мне.
Магнат еще немного повернулся, так, что оказался в профиль к окну и Риману. Талд говорил, не глядя на подчиненного, словно обращаясь в пустоту. Но Ицхак не отрывал взгляд от орлиного профиля капиталиста, ловя каждое слово. Лишь одна сторонняя мысль мелькнула в голове у корпората - хотелось бы ему выглядеть так же хорошо в свои восемьдесят пять лет… Или хотя бы дожить до этого срока. Впрочем, Риман трезво смотрел на мир и понимал, что это маловероятно. Корпорат и без того был старейшим в мире гемодиалитиком, чудом являлось уже то, что он имел неплохие шансы прожить еще лет восемь-десять.
- Сегодня утром исчез Георг Пэриш-Локк, - медленно, будто нехотя сказал Талд. - Последние три года я ежемесячно покупал у него целый день времени, чтобы он проводил сквозную проверку баланса основных направлений. Следующий акт должен был состояться завтра, но Локк скрылся без следа. Испарился.
Магнат впервые за все время разговора взглянул на корпората. Риман молча стоял и слушал, чувствуя спиной легкую, привычную вибрацию димодиалитического аппарата. Престейн продолжил:
- Он полностью стер все следы своего пребывания. Продал дом, опустошил счета, пустив деньги по сложному "каскаду" с поэтапным обналичиванием. Рассчитал прислугу и всех помощников, включая команду счетчиков. При этом действовал по плану, очень точно продуманному. У обычного человека на все процедуры ушла бы неделя, самое меньшее. Локк превратился в привидение за три с половиной часа. Найди его.
Риман тихо выдохнул.
- При всем уважении… - начал он и сразу сделал паузу, выжидательно глядя на патрона. Престейн был деспотом и капиталистом, способным стереть человека в пыль за неудачное слово. Но при этом всегда внимательно относился к рекомендациям и соображениям исполнителей своей воли. Разумеется, только тех исполнителей, кто не раз доказал пользу словом и делом. К мыслям одного из двух командиров своей собственной частной армии Талд прислушивался очень внимательно. Риман правильно понял молчание магната как приглашение к высказыванию.
- При всем уважении, - повторил Ицхак. - Розыск - не совсем моя специализация. Это дело скорее для административной службы безопасности, - Риман обозначил кивок в сторону небоскреба с земным шаром и стражами работы Штефана Проачки. - Кроме того, операции в Китае в самом разгаре…
- Сдашь остальные дела Беркли и Родригес, - коротко оборвал его Талд. - У меня есть основания поручить именно это дело именно твоим заботам.
- Я могу узнать, какие именно основания? - сумрачно осведомился Ицхак.
Престейн не ответил. Все так же, не глядя на Римана, он сделал пару шагов, сопровождаемых легкими, цокающими звуками, что издавал паркет.
- Да, - неожиданно сказал он, когда корпорат почувствовал себя совсем уж неуютно. - Можешь.
Талд сделал еще два шага и наконец-то повернулся к Риману во фронт. Солнце мигнуло за небоскребом и скрылось. Автоматически включились светильники, искусно упрятанные в углах окон, но казалось, что они лишь добавили темноты темно-красной, угрожающей гамме зала.
- В свое время я получил донесение о том, что время Локка купил Святоша. Это было около года назад.
Риман чуть поджал губы. Упоминание нынешнего Папы, Гильермо Первого, пробудило воспоминания - давние, но по-прежнему очень неприятные. Эта гримаса не укрылась от внимательных, не по возрасту острых глаз Талда. Магнат чуть усмехнулся, будто нашел некое подтверждение своих слов. И продолжил:
- Папа истратил немыслимую сумму и купил внимание Георга на целую неделю. Каждый день они беседовали не менее семи-восьми часов. Никто не знает, о чем они говорили, какую интелектуальную работу Локк выполнил для Святоши. Но теперь Пэриш исчез… Не похищен, не выкраден. Исчез, тщательно стерев все следы.
- Совпадение? - рискнул предположить Риман. - Я готов выполнить любое указание. Если необходимо, я буду искать любые следы Локка. Но все же… рационально ли это? В свое время "Деспер" не раз выполнял … специфические услуги такого рода, но мы - по вашей воле - давно специализируемся только на силовых операциях.
- Возможно, что не рационально, - протянул в глубокой задумчивости Престейн так, будто еще раз взвешивал многие "за" и "против" прежде чем принять окончательное решение.
Магнат качнул головой в странном жесте, как человек, отряхивающий путы сна или глубокой неуверенности. Затем продолжил, негромко, но очень внушительно:
- Я стал полноправным Престейном в восемнадцать лет. К двадцати я заработал первый миллион. К двадцати пяти - двадцать пятый. В тридцать я стал наследником фамильного капитала. К пятидесяти - создал первый "синдикат", за которым последовали остальные. Сейчас мне восемьдесят пять, и я контролирую активы общей стоимостью около пяти триллионов, в пересчете на учетные флорины. Я знаю людей, Ицхак… Я видел все их движущие мотивы, во всех возможных комбинациях. Мне ведомо, что каждого человека можно препарировать и разложить на мельчайшие элементы все его помыслы, потребности, намерения.
Риман затаил дыхание. Иоганн Талд числил его среди ближайших помощников и зачастую был весьма откровенен, но никогда - настолько откровенен.
- Я следил за Гильермо. С определенного момента, когда в начале его понтификата у нас состоялся прелюбопытный разговор о природе власти и сути человеческой натуры.
- Вы думаете, что все связано? - с легчайшей растерянностью спросил Риман.
- Да. Все верят, что Святоша давно отринул свой идеализм. Но я … я чувствую, что здесь не все гладко. Есть нечто… - Талд поднял руку и сжал ее в кулак. - Нечто, чего я не могу пока вычислить и понять. Но я чувствую - что-то не так. Можешь назвать это чутьем, шестым чувством - как угодно.
Магнат махнул рукой, будто разрубая что-то невидимое.
- Идеалист надел волчью шкуру дельца от церкви, торговца опиумом для народа. Скрылся под ней от всего мира, с некой целью. Он купил время Локка и говорил с ним больше, чем кто бы то ни было, а для этого денег недостаточно. Нужно было очень сильно заинтересовать Пэриша, зацепить за живое мегазадачей. И теперь лучший из ныне живущих синкретических аналитиков исчезает без следа. По собственной воле. Я не верю в совпадения, Ицхак. И поэтому я хочу знать, над чем работает Локк. И хочу, чтобы этим делом занялся ты. На случай, если поиск приведет туда, где… придется действовать быстро, сильно и жестко. Можешь привлекать любые ресурсы "Неоглоба", какие сочтешь нужным. Кроме того, тебя будет консультировать Саул Дагенхейм.
Риман вдохнул и забыл выдохнуть. Он уже понял, насколько серьезно Талд относится к этому заданию, но чтобы настолько… Дагенхейм, второй "мастер идей" после Ури Пэриш-Локка… Сколько же Престейн готов потратить на поиски аналитика?
- Саул работает за символическое вознаграждение, - магнат будто прочитал мысли Римана. - Его привлекла сама загадка. И желание узнать, что заняло все помыслы Локка. Синкретики ревнивы и жадны до красивых, изящных проблем. Распоряжайся интеллектом Дагенхейма разумно, на пользу дела.
- Я понимаю, - выговорил Риман. - Разрешите приступить?..
- Ступай, - разрешил Престейн. - Найди Локка. Узнай, над чем он работал и работает. И будь готов ко всему.
_______________________________
Фанон, моццетта, камауро – детали облачения духовенства Римско-католической церкви
Два ключа - герб Папского престола включает в себя два скрещенных ключа, золотой и серебряный
И если вы будете иметь веру с горчичное зерно... - Евангелие от Матфея, 17.20
"Синдикат" - специфический неофициальный, но широко распространенный термин в мире Империализма, несколько отличный по смыслу от привычного нам. Определяет как большой консорциум, имеющий связи по всему миру, в т.ч. и в государственных структурах, так и вообще ситуацию, когда бизнес и чиновники идут рука об руку, сменяя друг друга в начальственных креслах и проводя единую политику взаимного интереса.